|
ВАДИМУ ТИХОНОВУ
Моему любимому первенцу
посвящает автор
эти трагические листы.
Москва. На пути к Курскому вокзалу.
Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни
разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги,
проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец,
насквозь и как попало - и ни разу не видел Кремля.
Вот и вчера опять не увидел, - а ведь целый вечер крутился вокруг тех
мест, и не так чтоб очень пьян был: я, как только вышел на Савеловском,
выпил для начала стакан зубровки, потому что по опыту знаю, что в качестве
утреннего декохта люди ничего лучшего еще не придумали.
Так. Стакан зубровки. А потом - на Каляевской - другой стакан, только
уже не зубровки, а кориандровой. Один мой знакомый говорил, что
кориандровая действует на человека антигуманно, то есть, укрепляя все
члены, ослабляет душу. Со мной почему-то случилось наоборот, то есть душа
в высшей степени окрепла, а члены ослабели, но я согласен, что и это
антигуманно. Поэтому, там же, на Каляевской, я добавил еще две кружки
жигулевского пива и из горлышка альб-де-дессерт.
Вы, конечно, спросите: а дальше, Веничка, а дальше - что ты пил? Да я
и сам путем не знаю, что я пил. Помню - это я отчетливо помню - на улице
Чехова я выпил два стакана охотничьей. Но ведь не мог я пересечь Садовое
кольцо, ничего не выпив? Не мог. Значит, я еще чего-то пил.
А потом я пошел в центр, потому что это у меня всегда так: когда я
ищу Кремль, я неизменно попадаю на Курский вокзал. Мне ведь, собственно и
надо было идти на Курский вокзал, а не в центр, а я все-таки пошел в
центр, чтобы на Кремль хоть раз посмотреть: все равно ведь, думаю,
никакого Кремля не увижу, а попаду прямо на Курский вокзал.
Обидно мне теперь почти до слез. Не потому, конечно, обидно, что к
Курскому вокзалу я так вчера и не вышел. (Это чепуха: не вышел вчера -
выйду сегодня). И уж, конечно, не потому, что проснулся утром в чьем-то
неведомом подъезде (оказывается, сел я вчера на ступеньку в подъезде, по
счету снизу сороковую, прижал к сердцу чемоданчик - и так и уснул). Нет,
не потому мне обидно. Обидно вот почему: я только что подсчитал, что с
улицы Чехова и до этого подъезда я выпил еще на шесть рублей - а что и где
я пил? и в какой последовательности? во благо ли себе я пил или во зло?
Никто этого не знает, и никогда теперь не узнает. Не знаем же мы вот до
сих пор: царь Борис убил царевича Димитрия или же наоборот?
Что это за подъезд? я до сих пор не имею понятия; но так и надо. Все
так. Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не
сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян.
Я вышел на воздух, когда уже рассвело. Все знают - все, кто в
беспамятстве попадал в подъезд, а на рассвете выходил из него - все знают,
какую тяжесть в сердце пронес я по этим сорока ступеням чужого подъезда и
какую тяжесть вынес на воздух.
Ничего, ничего, - сказал я сам себе, - ничего. Вот - аптека, видишь?
А вон - этот пидор в коричневой куртке скребет тротуар. Это ты тоже
видишь. Ну вот и успокойся. Все идет как следует. Если хочешь идти налево,
Веничка, иди налево, я тебя не принуждаю ни к чему. Если хочешь идти
направо - иди направо.
Я пошел направо, чуть покачиваясь от холода и от горя, да, от холода
и от горя. О, эта утренняя ноша в сердце! О, иллюзорность бедствия. О,
непоправимость! Чего в ней больше, в этой ноше, которую еще никто не
назвал по имени? Чего в ней больше: паралича или тошноты? Истощения нервов
или смертной тоски где-то неподалеку от сердца? А если всего поровну, то в
этом во всем чего же все-таки больше: столбняка или лихорадки?
Ничего, ничего, - сказал я сам себе, - закройся от ветра и потихоньку
иди. И дыши так редко, редко. Так дыши, чтобы ноги за коленки не задевали.
И куда- нибудь да иди. Все равно куда. Если даже ты пойдешь налево -
попадешь на Курский вокзал; если прямо - все равно на Курский вокзал; если
направо - все равно на Курский вокзал. Поэтому иди направо, чтобы уж
наверняка туда попасть. - О тщета!
О, эфемерность! О, самое бессильное и позорное время в жизни моего
народа - время от рассвета до открытия магазинов! Сколько лишних седин оно
вплело во всех нас, в бездомных и тоскующих шатенов! Иди, Веничка, иди.
Москва. Площадь Курского вокзала.
Ну вот, я же знал, что говорил: пойдешь направо - обязательно
попадешь на Курский вокзал. Скучно тебе было в этих проулках, Веничка,
захотел ты суеты - вот и получай свою суету…
Да брось ты, - отмахнулся я сам от себя, - разве суета мне твоя
нужна? Люди разве твои нужны? Вот ведь Искупитель даже, и даже Маме своей
родной, и то говорил: "Что мне до тебя?" А уж тем более мне - что мне до
этих суетящихся и постылых.
Я лучше прислонюсь к колонне и зажмурюсь, чтобы не так тошнило…
- Конечно, Веничка, конечно - кто-то запел в высоте так тихо, так
ласково- ласково -зажмурься, чтобы не так тошнило.
О! Узнаю! Это опять они! Ангелы Господни! Это вы опять.
- Ну, конечно, мы, - и опять так ласково!…
- А знаете что, ангелы? - спросил, тоже тихо-тихо.
- Что? - ответили ангелы.
- Тяжело мне…
- Да, мы знаем, что тяжело, - пропели ангелы. - А ты походи, легче
будет, а через полчаса магазин откроется: водка там с девяти, правда, а
красненького сразу дадут…
- Красненького?
- Красненького, - нараспев повторили ангелы Господни.
- Холодненького?
- Холодненького, конечно…
О, как я стал взволнован!…
- Вы говорите: походи, походи, легче будет. Да ведь и ходить-то не
хочется… Вы же сами знаете, каково в моем состоянии - ходить!…
Промолчали на это ангелы. А потом опять запели:
- А ты вот чего: ты зайди в ресторан вокзальный. Может, там чего и
есть. Там вчера вечером херес был. Не могли же выпить за вечер весь херес!
…
- Да,да,да. Я пойду. Я сейчас пойду, узнаю. Спасибо вам, ангелы.
И они так тихо пропели:
- На здоровье, Веня…
А потом так ласково-ласково:
- Не стоит…
Какие они милые!… Ну что ж… Идти так идти. И как хорошо, что я
вчера гостинцев купил, - не ехать же в Петушки без гостинцев. В Петушки
без гостинцев никак нельзя. Это ангелы мне напомнили о гостинцах, потому
что те, для кого они куплены, сами напоминают ангелов. Хорошо, что купи
л… А когда ты их вчера купил? вспомни… иди и вспоминай…
Я пошел через площадь - вернее не пошел, а повлекся. Два или три раза
я останавливался и застывал на месте - чтобы унять в себе дурноту. Ведь в
человеке не одна только физическая сторона; в нем и духовная сторона есть,
и есть - больше того - есть сторона мистическая, сверхдуховная сторона.
Так вот, я каждую минуту ждал, что меня, посреди площади, начнет тошнить
со всех трех сторон. И опять останавливался и опять застыл.
- Так когда же вчера ты купил свои гостинцы? После охотничьей? Нет,
после охотничьей мне было не до гостинцев. Между первым и вторым стаканом
охотничьей? Тоже нет. Между ними была пауза в тридцать секунд, а я не
сверхчеловек, чтобы в тридцать секунд что-нибудь успеть. Да сверхчеловек и
свалился бы после первого стакана охотничьей, так и не выпив второго…
Так когда же? Боже милостивый, сколько в мире тайн! Непроницаемая завеса
тайн! До кориандровой или между пивом и альб-де-дессертом?
Москва. Ресторан Курского вокзала.
Нет, только не между пивом и альб-де-дессертом, там уж решительно не
было никакой паузы. А вот до кориандровой - это очень может быть. Скорее
даже так: орехи я купил до кориандровой, а уж конфеты - после. А может
быть, и наоборот: выпив кориандровой, я…
- Спиртного ничего нет, - сказал вышибала. И оглядел меня всего как
дохлую птичку или грязный лютик.
- Нет ничего спиртного!
Я, хоть весь и сжался от отчаяния, но все-таки сумел промямлить, что
пришел вовсе не за этим. Мало ли зачем я пришел? Может быть, экспресс на
Пермь по какой-то причине не хочет идти на Пермь, и вот я сюда пришел:
съесть бефстроганов и послушать Ивана Козловского или что-нибудь из
"Цырюльника".
Чемоданчик я все-таки взял с собой и, как давеча в подъезде, прижал
его к сердцу в ожидании заказа.
Нет ничего спиртного! Царица небесная! Ведь, если верить ангелам,
здесь не переводится херес. А теперь - только музыка, да и музыка-то с
какими- то песьими модуляциями. Это ведь и в самом деле Иван Козловский
поет, я сразу узнал, мерзее этого голоса нет. Все голоса у всех певцов
одинаково мерзкие, но мерзкие у каждого по-своему. Я потому их легко на
слух различаю… Ну, конечно, Иван Козловский… "О-о-о, чаша моих
прэ- э-эдков… О-о-о, дай мне наглядеться на тебя при свете зве-о-о-озд
ночных"… Ну, конечно, Иван Козловский… " О-о-о, для чего тобой я
околдо- о-о-ован… Не отвергай"…
- Будете что-нибудь заказывать?
- А у вас чего - только музыка?
- Почему "только музыка"? Бефстроганов есть, пирожное. Вымя…
Опять подступила тошнота.
- А херес?
- А хересу нет.
- Интересно. Вымя есть, а хересу нет!
Оччччень интересно. Да. Хересу нет. А вымя есть. И меня оставили. Я,
чтобы не очень тошнило, принялся рассматривать люстру над головой.
Хорошая люстра. Но уж слишком тяжелая. Если она сейчас сорвется и
упадет кому-нибудь на голову - будет страшно больно… Да нет, наверное,
даже и не больно: пока она срывается и летит, ты сидишь и, ничего не
подозревая, пьешь, например, херес. А как она до тебя долетела - тебя уже
нет в живых. Тяжелая это мысль:… ты сидишь, а на тебя сверху - люстра.
Очень тяжелая мысль…
Да нет, почему тяжелая?… Если ты, положим, пьешь херес, если ты
сидишь с перепою, и еще не успел похмелиться, а хересу тебе не дают - и
тут тебе на голову люстра - вот это уж тяжело… Очень гнетущая это мысль.
Мысль, которая не всякому под силу. Особенно с перепою.
А ты бы согласился, если бы тебе предложили такое: мы тебе, мол,
принесем сейчас 800 граммов хереса, а за это мы у тебя над головой отцепим
люстру и…
- Ну, как, надумали? Будете брать что-нибудь?
- Хересу, пожалуйста, 800 граммов.
- Да ты уж хорош, как видно! Сказано же тебе русским языком: нет у
нас хереса!
- Ну… я подожду… когда будет…
- Жди-жди… Дождешься!… Будет тебе сейчас херес!
И опять меня оставили. Я вслед этой женщине посмотрел с отвращением.
В особенности на белые чулки безо всякого шва: шов бы меня смерил, может
быть, разгрузил бы душу и совесть…
Отчего они все так грубы? А? И грубы-то ведь, подчеркнуто грубы в те
самые мгновенья, когда нельзя быть грубым, когда у человека с похмелья все
нервы навыпуск, когда он малодушен и тих? Почему так?! О, если бы весь
мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих боязлив и был бы
также ни в чем не уверен: ни в себе ни в серьезности своего места под
небом - как хорошо бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой
одержимости! - всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую
вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место
подвигам. "Всеобщее малодушие" - да ведь это спасение ото всех бед, это
панацея, это предикат величайшего совершенства! А что касается деятельного
склада натуры…
- Кому здесь херес?!
Надо мной - две женщины и один мужчина, все трое в белом. Я поднял
глаза на них - о, сколько, должно быть, в моих глазах сейчас всякого
безобразия и смутности - я это понял по ним, по их глазам, потому что и в
их глазах отразилась эта смутность и это безобразие… Я весь как-то сник
и растерял душу.
- Да ведь я… почти и не прошу. Ну и пусть, что хересу нет, я
подожду… я так…
- Это как то-есть "так"!… Чего это вы "подождете"?!
- Да почти ничего… Я ведь просто еду в Петушки, к любимой девушке
(ха- ха! "к любимой девушке"!) -гостинцев вот купил…
Они палачи, ждали, что я еще скажу.
- Я ведь… из Сибири, я сирота… Я просто чтобы не так тошнило…
хереса хочу.
Зря я это опять про херес, зря! Он их сразу взорвал. Все трое
подхватили меня под руки и через весь зал - о, боль такого позора! - через
весь зал провели меня и вытолкнули на воздух. Следом за мной чемоданчик с
гостинцами; тоже - вытолкнули.
Опять на воздух. О, пустопорожность! О, звериный оскал бытия!
Москва. К поезду через магазин.
Что было потом - от ресторана до магазина и от магазина до поезда -
человеческий язык не повернется выразить. Я тоже не берусь. А если за это
возьмутся ангелы - они просто расплачутся, а сказать от слез ничего не
сумеют.
Давайте лучше так - давайте почтим минутой молчания два этих смертных
часа. Помни, Веничка, об этих часах. В самые восторженные, в самые
искрометные дни своей жизни - помни о них. В минуты блаженств и упоений -
не забывай о них. Это не должно повториться. Я обращаюсь ко всем родным и
близким, ко всем людям доброй воли, я обращаюсь ко всем, чье сердце
открыто для поэзии и сострадания:
"Оставьте ваши занятия. Остановитесь вместе со мной, и почтим минутой
молчания то, что невыразимо. Если есть у вас под рукой какой-нибудь
завалящий гудок - нажмите на этот гудок.
Так. Я тоже останавливаюсь. Ровно минуту, мутно глядя в вокзальные
часы, я стою как столб посреди площади Курского вокзала. Волосы мои то
развеваются на ветру, то дыбом встают, то развеваются снова. Такси
обтекают меня со всех четырех сторон. Люди - тоже, и смотрят так дико:
думают, наверное - изваять его вот так, в назидание народам древности, или
не изваять?
И нарушает эту тишину лишь сиплый женский бас, льющийся ниотку-да:
- Внимание! в 8 часов 16 минут из четвертого тупика отправится поезд
до Петушков. Остановки: Серп и Молот, Чухлинка, Реутово, Железнодорожная,
далее по всем пунктам, кроме Есино,
А я продолжаю стоять.
- Повторяю! В 8 часов 16 минут из четвертого тупика отправится поезд
до Петушков. Остановки: Серп и Молот, Чухлинка, Реутово, Железнодорожная.
Далее - по всем пунктам, кроме Есино.
Ну, вот и все. Минута истекла. Теперь вы все, конечно, набрасываетесь
на меня с вопросами: "Ведь ты из магазина, Веничка?"
- Да, говорю я вам, - из магазина. - А сам продолжаю идти в
направлении перрона, склонив голову влево.
- Твой чемоданчик теперь тяжелый? Да? А в сердце поет свирель? Ведь
правда?
- Ну, это как сказать! - говорю я, склонив голову вправо. -
Чемоданчик, точно, очень тяжелый. А насчет свирели говорить еще рано…
- Так что же, Веничка, что же ты все-таки купил? Нам страшно
интересно!
- Да ведь я понимаю, что интересно. Сейчас, сейчас перечислю:
во- первых, две бутылки кубанской по два шестьдесят две каждая, итого пять
двадцать четыре. Дальше: две четвертинки российской, по рупь шестьдесят
четыре, итого пять двадцать четыре плюс три двадцать восемь. Восемь рублей
пятьдесят две копейки. И еще какое-то красное. Сейчас вспомню. Да -
розовое крепкое за рупь тридцать семь.
Так- так-так, -говорите вы, - а общий итог? Ведь все это страшно
интересно…
- Сейчас я вам скажу общий итог.
- Общий итог девять рублей восемьдесят девять копеек, - говорю я,
вступив на перрон. - Но ведь это не совсем общий итог. Я ведь купил еще
два бутерброда, чтобы не сблевать.
- Ты хотел сказать, Веничка: "чтобы не стошнило"?
Нет, что я сказал, то сказал. Первую дозу я не могу без закуски,
потому что могу сблевать. А вот уж вторую и третью могу пить всухую,
потому что стошнить может и стошнит, но уже ни за что не сблюю. И так -
вплоть до девятой. А там опять понадобится бутерброд.
- Зачем? Опять стошнит?
- Да нет, стошнить-то уже ни за что не стошнит, а вот сблевать -
сблюю.
Вы все, конечно, на это качаете головами. Я даже вижу - отсюда, с
мокрого перрона, - как все вы, рассеянные по моей земле, качаете головами
и беретесь иронизировать:
- Как это сложно, Веничка, как это тонко!
- Еще бы!
- Какая четкость мышления! И это - все, что тебе нужно, чтобы быть
счастливым? И больше - ничего?
- Ну как, то-есть, - ничего? - говорю я, входя в вагон. -Было б у
меня побольше денег, я взял бы еще пива и пару портвейнов, но ведь…
Тут уж вы совсем принимаетесь стонать.
- О-о-о-о, Веничка! О-о-о, примитив!
Ну, так что же? Пусть примитив - говорю. И на этом перестаю с вами
разговаривать. "Пусть примитив"! А на вопросы ваши я больше не отвечаю. Я
лучше сяду, к сердцу прижму чемоданчик, и буду в окошко смотреть. Вот так.
"Пусть примитив!"
А вы все пристаете:
- Ты чего? Обиделся?
- Да нет, - отвечаю.
- Ты не обижайся, мы тебе добра хотим. Только зачем ты, дурак, все к
сердцу чемодан прижимаешь? Потому что водка там, что ли?
Тут уж я совсем обижаюсь: да причем тут водка?
- Граждане пассажиры, наш поезд следует до станции Петушки.
Остановки: Серп и Молот, Чухлинка, Реутово, Железнодорожная, далее по всем
пунктам, кроме Есино.
В самом деле, причем тут водка? Далась вам эта водка. Да я и в
ресторане, если хотите, прижимал его к сердцу, а водки там еще не было. И
в подъезде, если помните, - тоже прижимал, а водкой там еще и не пахло!…
Если уж вы хотите все знать,- я вам все расскажу, погодите только. Вот
похмелюсь на Серпе и Молоте, и
Москва - Серп и Молот.
и тогда все, все расскажу. Потерпите. Ведь я-то терплю!
Ну, конечно, все они считают меня дурным человеком. По утрам и с
перепою я сам о себе такого же мнения. Но ведь нельзя же доверять мнению
человека, который еще не успел похмелиться! Зато по вечерам - какие во мне
бездны! - если, конечно, хорошо набраться за день - какие бездны во мне по
вечерам!
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
| 
